В коридоре больничном поставили ёлку. Она
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградского входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.
К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных рыданий.
Всем больным стало хуже. Но все же - канун Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев, свиданий.
Жизнь со смертью - в соседях. Каталка всегда не пуста -
Лифт в ночи отскрипит равномерность ее упаданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны, что несть им числа,
что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.
Даже здесь - в коридоре, где ёлка - причина для слёз
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и - раздалось, донеслось:
Эй, очнитесь! Взгляните - восходит звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной Матери локоть,
упасавший Младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное - лишь вздор, затянувшейся лжи мимолетность.
Этой плоти больной, изврежденной трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто описанной сцены?
Но корят - то вином, то какою другою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной схемы.
Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный черный фонарик, -
там в окне и вовне. Но прислышалось общему сну:
в колокольчик на ёлке названивал крошка звонарик.
Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.
А как стали вставать, с неохотой глаза открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри золотистый.
Все столпились у окон, как дети: Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка: весь пятнистый, огнистый.
Сели завтракать, спорили, вскоре устали, легли.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
- Вам не надо чего-нибудь? - Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В день Рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!
1985
Свежие комментарии